Франни прислонилась к двери и ухватилась, чтобы не упасть, за ее холодную хрустальную ручку.

— Они избавились от Карла?

— Разумеется, избавились. И так будет с каждым, кто не подходит Дьюкам. Они угрожали, что лишат меня наследства, стоило мне лишь заговорить о браке с Оррином. И если я ничего не смогла с ними поделать, то почему, скажи на милость, ты думаешь, что это удастся тебе?

— Но… но почему ты так беспокоишься о том, что они лишат тебя наследства?

— Потому что я не хочу быть никем, дурочка. Я не желаю бороться за сколько-нибудь сносную жизнь в дешевой квартирке вместе со студентом-юристом, чтобы меня считали идиоткой!

По спине Франни пробежал ручеек холодного пота. Она открыла дверь, уже собиралась уходить, но оглянулась и несчастными глазами посмотрела на сестру.

— Я не хочу потерять Карла. И я не собираюсь становиться такой, как вся наша семья. Пропади они пропадом — успех любой ценой и это ваше вечное: «Подумай, как ты будешь выглядеть в глазах других». Просто ты выбрала легкий путь, — прошептала Франни. — Ты сама это знаешь и потому плачешь.

Александра провела рукой по заплаканным глазам — этот горестный полудетский жест на мгновенье приоткрыл ее истинную незащищенность перед жизнью. Но когда она опустила руку, взгляд ее был тверд.

— Главное — не раскрывай моих тайн, Франни. А об остальном я позабочусь сама.

Франни слабо улыбнулась, уходя в дверной проем, как в другую жизнь.

— Ты ведь моя сестра.

И, произнеся эти слова как клятву, она убежала, оставив Александру в одиночестве.

Франни задумчиво бродила по саду между цветущими азалиями. Сад растянулся вверх по склону, огни Хайвью остались далеко внизу. Там празднично сиял полный музыки дом, где Дьюки танцевали с Вандервеерами, демонстрируя друг другу безукоризненную вежливость. Александра с мужем уехали час назад в сверкающем «Эдзеле», осыпанные рисом и конфетти. В сердце Франни глубоко запечатлелся прощальный образ сестры — улыбающаяся, стройная, в ореоле светлых волос, как ангел, спустившийся на грешную землю, — и кровавая капля рубина, поблескивающая в глубоком вырезе жакета.

Теперь Франни хотелось побыть одной, чтобы поразмыслить о сказанных Александрой словах, о Карле Райдере. Они познакомились год назад на танцевальном вечере Прогрессивного клуба юных леди. Было такое элитарное увеселительное заведение в их городе. Клуб исполнял свой гражданский долг, организуя досуг молодых лейтенантов из Форт-Брэгга.

Карл не был лейтенантом; он был сержант — водитель автобуса. Клубные матроны хотя и разрешили ему присутствовать на танцах, но пребывали в сильном беспокойстве. Этот юноша не мог составить достойной партии для прогрессивных юных леди. Происхождение подкачало.

Действительно, он был всего лишь осиротевшим сыном фабричных рабочих и довольно рано остался без родителей. В восемнадцать лет, четыре года назад, он пошел в армию и любил ее искренне. До сих пор у него было одно стремление в жизни — быть солдатом. Но когда он увидел Франни у противоположной стены танцевального зала, все изменилось в одно мгновение. Она сидела за журнальным столиком и, никем не замечаемая, в отчаянии пыталась читать. Он подошел, весь затянутый и начищенный, холодный и вежливый, поклонился и сказал: «У вас печальные глаза, мисс».

Это была взаимная любовь с первого взгляда — они ухитрялись встречаться тайно, пока ее родители не застукали их и не положили конец этому бесперспективному роману. Они сказали, что Дьюкам негоже водиться с фабричными рабочими — словно Карл навеки обречен быть фабричным рабочим просто в силу своего происхождения.

Когда его перевели в Форт-Бенин, в Джорджию, она поклялась, что его не забудет. Каждую неделю она получала от него письма — их успешно скрывала от родителей сочувствующая ей домоправительница, и Франни бесконечно вчитывалась в его простые, серьезные, аккуратно выведенные слова.

Она не знала, увидит ли его когда-нибудь снова.

А узнав, что родители просто все подстроили, чтобы убрать его из ее жизни, она возненавидела их.

— Франни.

Откуда-то из темноты, из-за гряды кустов можжевельника, послышалось ее имя. Ее имя, произнесенное низким голосом Карла. Она кинулась к нему, удивленная, испуганная и счастливая. Обнявшись, они стали жадно целовать друг друга.

— Что ты здесь делаешь, Карл? — прошептала Франни. Он был в гражданском. — Ты ведь не дезертировал, правда?

— Разумеется, нет. Что же, по-твоему, я за человек? Я в отпуске, Франни. У меня отпуск на неделю. Я взял напрокат машину и мчался целый день, без единой остановки от самой Джорджии. Я должен был тебя увидеть. Меня переводят в Германию.

— О нет!

Он опустился на одно колено и взял ее руки в свои.

— У нас не слишком много времени. Я понимаю, это безумие, но… поедем со мной. Я люблю тебя. Выходи за меня замуж.

Как?! Вот так сразу?! А что, собственно, ждет ее здесь? Через год — колледж. Хорошо бы, конечно, изучать философию, но родители уже сказали свое твердое «нет», ибо всякая философия от дьявола и уж, несомненно, дело не обойдется без коммунизма. Они, похоже, вообще считали ее ни на что не годной — ни тебе особой красоты, ни хваткости Александры. Да и никакого желания рваться вперед и брать призы на этих вечных скачках. Но дело даже не в этом — главное, она безумно любила Карла Райдера.

— Я согласна… Да… — Она встала на колени рядом с ним и поцеловала его. Карл откинул голову, словно бы собираясь издать ликующий вопль, она закрыла ему рот ладошкой. — Но как же нам поступить? — спросила она задумчиво, вроде бы обращаясь к самой себе. Карл пробормотал, целуя ее ладонь:

— Сейчас я пойду и скажу все твоим родителям. Вот так! И пусть они сколько угодно орут и катят бочки на мое происхождение — слава богу, в Штатах защищены все права и все свободы. Ну, черт возьми, Франни, нам с тобой от этой страны только-то и нужно, что право пожениться.

Эта его вполне возвышенная, но несложная идея насчет конституционных прав ни в коей мере не была ответом на ее вопрос, но Франни любила его манеру смотреть на вещи, она любила его до самого донышка его честной звездно-полосатой души.

— Нет, нет, нет. Ты не понимаешь. — Она схватила его за руку, чтобы не допустить непоправимого. — Они посадят меня под замок, а тебя выгонят, а когда снова отопрут дверь, ты уже будешь говорить по-немецки, как чистокровный немец.

— Я не трус. Я не хочу увозить тебя тайно, как вор…

— Перестань, пожалуйста. — Она ласково взяла его лицо в ладони. — Я люблю тебя. Если ты действительно хочешь на мне жениться, надо бежать. Прямо сейчас. Поверь мне, другого пути нет. Мои вещи в мотеле, в городе. Мы там остановились в одной комнате с тетушкой и двоюродными сестрами, но у меня есть ключ.

Он нахмурился.

— Франни, если я поступлю таким образом, скажут, что у меня не хватило смелости сделать все как надо. Ведь твои родители и так уже думают, что я охочусь за деньгами Дьюков.

— Ты должен быть выше этого. Надо действовать быстро. А родителям я, конечно, напишу потом, когда будет безопасно. После того, как мы поженимся. Тогда они уже ничего не смогут поделать. — Она твердо посмотрела на него. — Я слишком люблю тебя, чтобы рисковать потерять снова. И если ты любишь меня столь же сильно, давай не упустим этого шанса.

Он серьезно, не перебивая, выслушал, потом вздохнул и сказал:

— Ты уверена, Франни?

— Да. А ты?

— Я-то был уверен с той самой минуты, когда впервые тебя увидел. Тебе будет хорошо со мной. Я не злой, я не пью, я трудолюбивый, и я…

— Я знаю.

— Но вряд ли мы когда-нибудь будем богаты, Франни. Зарплата сержанта…

— Я ненавижу богатство.

— Не сходи с ума.

— Я схожу с ума от тебя.

Он поднялся на ноги и помог встать ей; оба серьезно, с пониманием посмотрели друг на друга.

— Я хотел, чтобы у нас была такая же свадьба, как эта, — продолжал он. — Ты тоже достойна всего, что есть у твоей сестры.